Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

важным, и то, что, по-твоему, не важно»[517]. Это заставит Молотова вновь взяться за перо. «Сразу же с аэродрома (после 19-часового перелета из Исландии с остановкой на 3 часа в Гус-Бее на Лабрадоре) в несколько потрепанном в неумытом виде в 4 часа дня меня доставили Хэлл и Литвинов в кабинет Рузвельта, где был и Гопкинс». Гопкинс описал начало первой встречи как малообещающее, связав это с происками Госдепа: «Молотов и президент тепло приветствовали друг друга. Молотов горячо поблагодарил за приглашение приехать в Америку и передал президенту привет от Сталина. Было довольно трудно сломать лед, хотя это, видимо, объяснялось не отсутствием любезности и сердечности со стороны Молотова. На столе у президента лежали два или три меморандума, о которых я никогда раньше не слышал и которые, очевидно, были ему вручены Государственным департаментом. В этих меморандумах Государственный департамент предлагал свои добрые услуги в разрешении трудностей в отношениях, с одной стороны, между русскими и иранцами и, с другой — между русскими и турками. Мне показалось, что это не произвело на Молотова большого впечатления. Так я, во всяком случае, думал, ибо он прямо сказал президенту, что русским больше известно об их отношениях с Ираном и Турцией, чем нам»[518].

Молотов на стал на этом зацикливаться: «Рузвельт предложил поговорить со мной о помощи Советскому Союзу, об Иране и Турции, а также о желательности присоединения СССР к Женевской конвенции. Я дал краткие разъяснения по этим вопросам, но к ним больше не пришлось возвращаться… Я спросил Рузвельта, когда американцы и англичане начнут бить японцев? Рузвельт ответил, что сейчас силы флота США распылены, приходится патрулировать и охранять коммуникации в Атлантике, а также вокруг Ирландии и Средиземного моря. На этом закончилась первая беседа с Рузвельтом, который пригласил меня к себе на обед в тот же день в 8 часов вечера. Однако еще за полчаса до обеда ко мне зашел Гопкинс с приглашением пойти к Рузвельту, что я и сделал. Кстати сообщаю, что первый день и ночевку я провел в Белом доме в комнате напротив комнаты Гопкинса, а со второго дня я переселился в особняк рядом с Белым домом, где с момента приезда сразу же были расположены остальные товарищи из моей группы»[519].

Гопкинс отмечал: «Рузвельт чувствовал себя на этих совещаниях очень скованно и не мог проявить присущего ему таланта собеседника, главным образом из-за языковых трудностей и неизбежных пауз, во время которых переводились заявления… Нужно было также считаться и с тем фактом, что во всех своих многочисленных делах с самыми различными людьми Рузвельту никогда не приходилось встречаться с кем-либо, похожим на Молотова… Однако Рузвельта вовсе не пугала новая и необычная для него проблема в области человеческих отношений, какую представлял собой Молотов»[520].

А тот продолжал информировать Сталина: «Вторая беседа с Рузвельтом 29 мая происходила, так сказать, в наиболее интимной обстановке. После обеда, уже в гостиной, усаживая меня рядом с собой на диване, Рузвельт спросил, так же ли меня принимал Черчилль, намекая на простоту и искренность его приема. Я ответил, что очень доволен приемом Рузвельта, а также и Черчилля, который два вечера просидел со мной почти до 2 часов ночи.

Перед обедом я спросил Рузвельта, знаком ли он с договором, подписанным мной и Иденом в Лондоне… Бросается в глаза, что Рузвельт не поддерживает разговора на тему об этом договоре и не выразил какого-либо сочувствия этому. Литвинов доказывал мне, что Рузвельт не сочувствует англо-советскому договору, потому что он не хочет сближения между СССР и Англией и, наоборот, хочет сближения между США и СССР, видимо для того, чтобы успешнее нажимать на Англию».

За обедом начали разговор о втором фронте, который продолжился 30 мая у Рузвельта с участием генерала Маршалла, адмирала Кинга и Гопкинса. Молотов доказывал: «Если СССР не выдержит напора гитлеровских войск в 1942 году, то в 1943 году Гитлер будет гораздо сильнее, чем нынче, а советская армия не сможет связать на своем фронте почти все его войска, как это имеет место теперь. И здесь я поставил вопрос о желательности летом и осенью этого года оттянуть на Западный фронт хотя бы 40 германских дивизий… Рузвельт, по крайней мере, внешне, толкал генералов к поддержке второго фронта в 1942 году и тут же спрашивал их, возможно ли это. Маршалл сказал, что они делают все возможное, чтобы открыть второй фронт, хотят помочь Советскому Союзу. Трудности с десантом на континент осложняются, однако, выделением тоннажа для СССР, а также отправкой значительного количества самолетов в СССР. Неискренность такого ответа для меня очевидна. Адмирал Кинг указал на трудности с конвоированием караванов на Мурманск. Надо охранять от крупных немецких кораблей, вроде “Тирпица”, от подводных лодок и от нападения с воздуха».

Рузвельт пригласил всех за обеденный стол, где уже ждали вице-президент Уоллес, Гопкинс, Хэлл, Моргентау, Кинг, Бернс, председатели комитетов по международным делам палаты представителей Блум и сената — Конелли. «Рузвельт предложил тост за здоровье товарища Сталина, я — за здоровье Рузвельта, — отчитывался Молотов. — В конце завтрака Рузвельт меня попросил дать информацию присутствующим о положении на нашем фронте… Я несколько раз подчеркивал трудности нашей армии и стремление немцев не только во что бы то ни стало отстоять Харьков, но и подготовить удар против Ростова и Северного Кавказа с захватом Грозного и Майкопа плюс дороги на Баку, а также концентрацию немецких сил против Москвы. Во время сообщения я пустил шпильку, что нам, мол, неприятно, что к успеху на Керченском полуострове имели отношение даже румыны, с которыми, правда, американцы не воюют. Рузвельт понял намек, громко рассмеялся и потом мне сказал, что румыны просто не заслуживают внимания. Конелли же подал реплику: “Ваши враги — наши враги”. Возможно, что обращение Рузвельта к конгрессу с предложением объявить войну Румынии, Венгрии и Болгарии и быстрое согласие на это конгресса было в некоторой связи с этим завтраком»[521]. Это было действительно так.

Американский переводчик Кросс записал: «Когда беседа коснулась Гитлера, президент заметил, что ведь Молотов позже любого из присутствующих виделся и беседовал с Гитлером и что, может быть, он согласится поделиться своими впечатлениями об этом человеке. Молотов подумал минуту и затем сказал:

— В конце концов договориться можно почти со всеми. Очевидно, Гитлер старался произвести на меня хорошее впечатление. Однако мне ни разу еще не приходилось иметь дело с двумя более неприятными людьми, чем Гитлер и Риббентроп.

После